12 марта этого года отмечается 90-летие со дня рождения одного из самых талантливых якутских советских композиторов-песенников Захара Порфирьевича ВИНОКУРОВА.  Мы предлагаем вниманию гостей «Саха Диаспоры» фрагменты из воспоминаний жены композитора, известного якутского географа Анастасии Иннокентьевны Сивцевой (1914-2002).  Воспоминания были написаны в 1974 году и впервые опубликованы в вышедшем в Якутске в 2007 году сборнике «Эҕэрдэ аҕаллым — сахалыы ырыабар…» (составитель Т.Н. Семёнова).  Новая редакция воспоминаний в виде книги объёмом в 143 страницы, сделанная в 2008 году и снабжённая многочисленными фотоиллюстрациями, любезно предоставлена нам зятем композитора Панкратием Дмитриевичем Петровым.

Портрет Захара Винокурова работы художника Афанасия Осипова

Был удивительным человеком…

Захар Порфирьевич Винокуров родился в семье бедного табунщика Порфирия Васильевича и его жены Екатерины.  Он был третьим из их пяти выживших детей.  Дата рождения Захара Порфирьевича точно не установлена.  Этому вопросу Порфирий Винокуров просто не придавал значения.  Документов о рождении его детей в архивах и метрических книгах не обнаружено, так как скорее всего, их там попросту не было.  Позднее, когда Захар уже учился в школе, возникла необходимость получить документы.  Поскольку никаких официальных бумаг у него не было, пришлось пройти медицинскую комиссию, которая визуально оценила его возраст по ряду параметров и выдала справку, в которой датой его рождения записали 12 марта 1922 года.  Во всяком случае, так предполагал его отец.  По подсчётам Порфирия Васильевича выходило, что Захар родился приблизительно за 75 дней до Николиного дня.  Сам Захар Порфирьевич считал, что родился в марте 1919 года. […]

Порфирий Васильевич Винокуров

Детей у Порфирия Васильевича и его жены Екатерины было много, но до взрослого возраста дожили пятеро — Семён, Иннокентий, Захар, Василий и Мария.  Их мать Екатерина умерла после рождения младшей — Марии. […]

Порфирий Васильевич пережил и своих старших детей, и жену.  На здоровье он не жаловался, был очень крепким человеком, несмотря на то, что одного глаза у него не было.  Он потерял его в тайге — глаз выхлестнуло веткой.  Все его старшие дети рано умирали.  После смерти Екатерины он несколько раз женился, но жены умирали от туберкулеза и, тем не менее, он ни от кого не заразился и до самой своей кончины был очень крепким.  Он считался в районе одним из лучших табунщиков и работал очень долго, а в последние годы был наставником молодых табунщиков и посвящал их во все тонкости своего любимого дела.  Прожил Порфирий Васильевич до 86 лет и скоропостижно скончался 6 ноября 1963 году. […]

В начальную школу в Красной деревне Захар поступил в 1930 году и после её окончания поехал в районный центр Намцы в школу-семилетку.  Именно тогда он впервые услышал и увидел музыкальные  инструменты — балалайку, гитару, мандолину, баян и гармонь.  Как вспоминал он сам, однажды он пошёл к своему однокласснику и, проходя по улице мимо одного из домов, услышал через открытое окно чудесные звуки, которые поразили его воображение.

Много позже он рассказывал мне о том, как от этих звуков у него защемило сердце, и разлилась по телу какая-то неясная радость, пополам с печалью.  Он остановился под окнами и, забыв обо всем, слушал музыку.  Из окон доносились не только звуки музыкальных инструментов, но и красивые голоса мужчины и женщины, певших русские народные песни.

К другу своему он в тот день так и не дошёл, просидел возле этого дома до вечера, слушая музыку и пение.  Позже он узнал, что в доме жили супруги Константин Иванович Горохов и Евгения Михайловна Туралысова — учителя Намской школы-семилетки.  Захару так понравилось слушать пение и музыку с патефонных пластинок, что он стал часто, почти каждый день, приходить к их дому.  А вскоре Константин Иванович — большой энтузиаст и прекрасный педагог — организовал в школе музыкальный кружок.  Первым записался в него Захар и получил возможность не только слушать музыку, но и самому держать в руках музыкальные инструменты, а потом и научиться играть на них.

Кроме того Захар увлёкся танцами, особенно хорошо у него получалось плясать «русскую».  Учился он хорошо, его приняли в пионеры, затем в комсомол.  Он был очень активен, всегда принимал участие во всех мероприятиях школы.  Поскольку Захар неплохо рисовал, писал плакаты, лозунги, то и был бессменным редактором школьной стенгазеты.  Любил петь и непременно участвовал в школьной самодеятельности.  А также был организатором массовых игр, любил спорт, особенно якутские народные состязания всех видов, и даже пробовал себя в борьбе «хапсагай» на ысыахе.

Но особенно азартно он любил скачки, и неудивительно, ведь его отец был прекрасным табунщиком, а своих детей сажал в седло с самого раннего возраста.  Захар, как и его братья, участвовал в скачках с семи лет.  После окончания школы в 1937 году Захар Порфирьевич уехал в Якутск и поступил в педагогическое училище, которое закончил в 1941 году.  После завершения учёбы он был направлен в родной район учителем истории и географии Хатырыкской семилетней школы. […]

Анастасия Сивцева (вторая слева)
на заседание депутатов Фрунзенского райсовета г. Москвы.
1937 год

* * *

Судьба свела меня с Захаром в 1942 году в селе Намцы.  До этого я проработала три года в Нижне-Сталинской (позднее Ленинской) средней школе в Алданском районе, после окончания Московского государственного педагогического института имени Бубнова.  Позднее его переименовали в МГПИ имени Ленина.  Отработав в Алдане, я решила вернуться в Якутск.  Обратилась в Наркомпрос с просьбой направить меня в какую-нибудь школу. 

В то время наркомом просвещения республики был Василий Назарович Чемезов — мы были хорошо знакомы ещё с юности.  Он предложил мне работу в наркомате инспектором управления школ, но я очень не хотела сидеть в кабинетах и сделаться чиновницей.  Поэтому и попросила отправить меня учительницей в какую-нибудь школу.  Тогда В.Н. Чемезов решил, что меня следует назначить директором школы и на мои просьбы не делать этого, довольно резко меня отчитал, сказав буквально следующее:  «Меня, неопытного молодого, партия поставила наркомом и ничего, справляюсь, и ты сделаешь то, что от тебя требует партия».  Я к тому времени уже была кандидатом в члены партии, пришлось дать согласие. 

Заместитель Чемезова, Лидия Елисеевна Комаренко, издала приказ о назначении меня директором в Майинскую среднюю школу Мегино-Кангаласского района.  Об этом случайно узнал начальник школьного управления Алексей Андреевич Николаев и, проявив ко мне сочувствие, рассказал, что хозяйство в этой школе очень запущенное, здание холодное, а уже наступил сентябрь.  И он посоветовал мне ехать в Намцы.  При этом предупредил, что здание школы хорошее и теплое, но вот с коллективом придется серьёзно поработать.  Как он выразился, «народ там склочный, за два года сменилось три директора, вы четвёртой поедете».  Выходило, что всё преимущество Намской школы состояло только в теплоте помещений.  Но это меня не смутило, главное, что там тепло, а остальное как-нибудь наладится. […] 

10 сентября 1942 года я ехала в Намцы на почтовом грузовике.  День был очень холодный, ветреный, земля уже замёрзла, хвоя и листья с деревьев опали.  В те военные годы и природа была удивительно сурова (забегая вперед, скажу, что в январе 1943 года температура падала до 64° холода).  Одежды тёплой у меня почти не было, бегала в маленьком белом полушубке, купленном в Алдане, и конечно мёрзла безбожно. […]

Итак, я в Намцах.  Первым делом обошла все помещения.  Местные жители — школьные сторож и сторожиха несколько скептически разглядывали нового директора, внешний вид которой, судя по их взглядам, не внушал доверия.  Как позже они сами говорили, я показалась им слишком молоденькой, хрупкой и, короче говоря, «куорат кыыҺа».  Бывший директор школы, внушительных размеров русский мужчина, выглядел неопрятным и прихрамывал на одну ногу.  Со мной он не соизволил даже поздороваться и хоть как-то пообщаться, передать дела. […]

Остановилась я в интернате, а на следующий день мне выделили комнатку в здании для начальных классов.  Рядом жили школьный сторож и его жена уборщица — Спиридон и Дарья Евстафьевы с двумя дочерьми.  Спиридон стал моим главным консультантом по подготовке школьного хозяйства к началу занятий и к предстоящей зимовке.  Я обратилась к нему за советом, ему это очень понравилось.  Он охотно стал мне помогать.  В первую очередь необходимо было решить вопрос с заготовкой дров для всех помещений школы на зиму и заготовке сена для школьных лошадей.  На третий день я собрала всех сотрудников школы для того, чтобы поехать на заготовку дров.  Старик Спиридон запряг двух лошадей, собрал необходимые инвентарь и под его предводительством мы поехали в поисках сухостойного участка.  В тот день мы со стариком на пару пилили дрова, не разгибаясь.  Все учителя и техперсонал были очень удивлены тем, что директор — «белоручка» и «куорат кыыҺа» — оказалась простой и работящей девушкой. […]

По первым наблюдениям, часть учителей, мягко говоря, выглядела неопрятно.  Порой, судя по одежде, нельзя было отличить учителя от колхозника.  Всё-таки статус учителя должен обязывать.  Конечно, в те суровые военные годы были сложности с мануфактурой, но даже старое платье или рубашку можно постирать и выгладить.  К тому же учителям всё-таки жилось полегче, чем простым колхозникам, ведь они получали рабочую продуктовую карточку. 

* * *

С Захаром Порфирьевичем я впервые познакомилась в октябре 1942 года.  Тогда он, оказывается, приезжал из Хатырыкской школы-семилетки, где работал учителем, и, по его словам, увидел меня в районо.  Позже он говорил, что я ему очень понравилась с первого взгляда.  Но тогда я его и не заметила.  Молодые люди, обычно почему-то побаивались меня, может потому, что была строга с ними.  В сравнении с ними Захар заметно выделялся.  Вроде бы просто молодой учитель, мне он показался совсем молоденьким.  Как он позже вспоминал, когда он впервые меня увидел в районо, то сразу влюбился и решил, что я должна стать его женой.  Зачастил под разными предлогами в райцентр, но никак не мог со мной встретиться. 

Знакомство состоялось лишь 7 ноября 1942 г. в праздничный вечер, который был организован в школе.  В тот день он приехал из Хатырыка без приглашения и с баяном.  Когда после торжественной части объявили танцы, он сразу стал играть на баяне.  Вообще, Захар всегда был решителен и смел.  Когда я в первый раз обратила на него внимание, мне сказали, что это учитель истории и географии Хатырыкской школы-семилетки Захар Порфирьевич Винокуров.  Признаться, меня он удивил своей «инициативностью», причиной которой, совершенно неожиданно оказалась я сама. […]

После окончания вечера, где он играл, пел и плясал и танцевал, он подкараулил меня и попросил разрешения проводить меня домой, хотя жила я в комнатке в здании начальной школы и идти было совсем близко.  Так состоялась наша первая встреча.  С той поры, Захар частенько стал наведываться ко мне под разными предлогами.  Так продолжалось всю зиму и весну.

Анастасия Сивцева.  1943 год

Захар Винокуров.  1944 год

Наступил первомайский праздник, был организован вечер для всех учителей с тем, чтобы пообщаться, отдохнуть всем вместе, потанцевать, попеть.  В складчину устроили чаепитие, каждый принес, что мог.  Захар «пронюхал» об этой вечеринке и не замедлил явиться, как всегда без приглашения.  Это почему-то никого из присутствующих не удивило.  Возможно, все кроме меня догадывались, что он ко мне неравнодушен и пытается за мной ухаживать.  Впрочем, Захар всегда был заводилой, инициатором танцев и пения.  Жизнерадостность, умение играть на всех доступных тогда инструментах и весёлый нрав делали его душой нашего общества.  Но попытки Захара ухаживать за мной я не принимала.  Он казался мне слишком молодым по сравнению со мной.  Всё-таки у нас с ним была довольно большая разница в возрасте — почти восемь лет.  Правда, Захар всегда говорил, что у нас с ним разница в возрасте меньше, так как родился он в 1919 году.  Впрочем, тогда для меня это не имело никакого значения, поскольку замуж за него я не собиралась.

Музыкальный кружок Намской школы.  1944 год

Зимой 1943-1944 года Захара Порфирьевича направили из школы на работу заместителем секретаря Намского райкома ВЛКСМ.  Перебравшись в райцентр, он с новой силой и настойчивостью продолжал за мной ухаживать. […] 

Весной 1944 года пришло в район сообщение о том, что Управление искусств ЯАССР и Якутский театр объявили набор молодых слушателей для подготовки в музыкальные ВУЗы страны.  Узнав об этом, Захар тут же взял в райкоме направление и уехал в Якутск, где его зачислили оркестрантом в театр.  Одновременно он стал заниматься на курсах подготовки в ВУЗ. […] 

Очень важную роль в судьбе Захара Порфирьевича и становлении его как музыканта, сыграл замечательный человек Семён Семёнович Сюльский, в те годы начальник Управления искусств при Совете министров ЯАССР.  Это он добился в Москве организации музыкальной студии при Якутском театре, народных и кукольных театров в Якутске и в Нюрбе.  Он даже сумел выбить стипендии для студентов-студийцев. 

Сюльский хорошо знал Захара Порфирьевича ещё со времен учёбы в Якутском педагогическом училище, поскольку работал там завучем.  Захар был одним из самых активных учащихся и также, как когда-то в школе, активно участвовал во всех мероприятиях, будь то художественная самодеятельность, спортивные состязания или работа над стенгазетами, плакатами и т.п.  Короче говоря, встреча с бывшим педагогом, дала возможность Захару Порфирьевичу получить направление в Московскую консерваторию.  Об этом можно было только мечтать.  Мне кажется, что в то время оба они не очень понимали и представляли, что это за учебное заведение.

Надо отдать должное тогдашним властям — в самые сложные годы, во время войны, правительство сочло возможным направлять талантливую молодёжь в лучшие ВУЗы страны, понимая, что в будущем очень понадобятся молодые специалисты и что после войны, в которой погибла масса людей, потребность в квалифицированных кадрах будет высокой.  Их надо было готовить уже загодя, в том числе и музыкантов.  В те военные годы из всех национальных республик в центр ехали молодые способные люди, уровень знаний которых порой не всегда соответствовал требованиям к будущим специалистам.  Поэтому в консерваториях были организованы специальные национальные студии.  Из Якутии студентом Московской консерватории был один Захар Винокуров, поэтому его было решено зачислить в башкирскую студию. […]

В 1944 году, несколькими месяцами позднее Захара, в Москву выехала и я.  В Министерстве просвещения ЯАССР мне дали направление в аспирантуру географического факультета МГУ.  Не помню, каким образом, но Захар узнал о моем приезде.  Во всяком случае, он нашёл меня довольно быстро.  Скорее всего — через постоянное представительство или студенческое землячество.  Я по-прежнему пыталась отговорить его и советовала найти себе другую девушку, но он и слышать ничего не желал. 

Как-то раз он провожал меня из Ленинской библиотеки до метро «Сокольники».  Когда я с ним попрощалась, он вдруг поставил мне «ультиматум» — или я выхожу за него замуж, или он бросает всё, в том числе и учёбу, и никогда больше меня не увидит.  Лицо у него исказилось так странно, что я вдруг испугалась за него. 

Могу сказать, что за довольно длительное время знакомства с Захаром, я уже привыкла к нему, знала его привычки, характер — порой он был вспыльчив, но быстро отходил.  Но таким я его никогда не видела.  Поэтому с неожиданной для себя самой решительностью я схватила его за руку и повела в аллею Сокольнического парка.  Мы довольно долго ходили там, оба успокоились и объяснились.  Меня уже не смущала разница в возрасте, тем более что никто и не подозревал, что я старше его. […]

* * *

Нам с Захаром Порфирьевичем повезло быть свидетелями окончания Великой Отечественной войны в столице нашей Родины.  Помню, как постоянно не выключали радио и в нетерпении ожидали наступления победы.  Я тогда жила в общежитии на Стромынке и как все обитатели общежития мечтала о скорейшем завершении войны.  В ночь с 8 по 9 мая по всему зданию разнеслись громкие крики «Вставайте! Победа!!!» и стук в двери.  Этот был самый счастливый миг в моей жизни.  Такие же эмоции испытал и Захар. […]

Осенью 1945 года мы поженились и сняли комнату на Садово-Кудринской улице в доме №5.  Свадьбы, как таковой не было.  Просто зашли в ЗАГС и расписались, а свидетелем была наша землячка, студентка режиссёрского факультета ГИТИСА Дарья Ксенофонтовна Иванова.  (Она была очень талантлива, подавала большие надежды и как актриса, и как режиссёр, но, к сожалению, оставила учёбу). […] 

Анастасия Сивцева и Захар Винокуров.
Москва, 1946 год

Весной 1946 года пришлось опять менять место жительства.  Я уже ждала ребёнка, и поэтому мы стали искать более тёплую квартиру и желательно в центре Москвы, так нам было проще ходить на занятия — мне в университет и в Ленинскую библиотеку, а Захару в консерваторию.  Удалось найти жилье в самом центре, на Кузнецком мосту, дом 4, кв. 40, у Ольги Петровны Орловой.  Но Захар стал плохо себя чувствовать, и вынужден был уехать летом на два месяца на кумысолечение в Башкирию в Шафраново.  Это позволило ему продолжить учебу.

Из письма к жене (из архива З.П. Винокурова)

Послевоенное время было довольно сложным, царила карточная система.  Спасением для нас было то, что аспирантам стали давать продуктовую карточку с литерой «НР», то есть научный работник, а студентам — рабочую карточку.  Часть продуктов, крýпы и ещё что-нибудь, а также промтоварные карточки Захар продавал на рынке, а полученные деньги шли в основном на оплату комнаты.  В те годы в Москве было довольно много так называемых коммерческих, комиссионных магазинов.  Недалеко от нас был Мосторг (ныне ЦУМ) и несколько продуктовых магазинов, где можно было свободно купить всё, что душе угодно.  Но цены там были просто «бешеные».  Например, цинковая детская ванночка стоила 120 рублей.  Нам она была нужна для того, чтобы купать ребёнка.  Пришлось потратиться. 

Недалеко от дома, где мы жили, был роддом.  Там 23 октября 1946 года родилась наша дочь Зоя.  Мы были счастливы, девочка была крепенькой и здоровой, но бытовые трудности увеличились.  Мы оба учились, а хлебную карточку, которую выдавали детям, отдавали хозяйке квартиры Ольге Петровне за то, что она нянчила нашу дочурку по четыре часа в день, пока мы ходили на занятия или в библиотеку. […]

С дочкой Зоей.  Москва, 1947 год

Захар всегда был очень активным и довольно быстро и легко сходился с людьми.  За время учебы в консерватории у него появилось много знакомых и друзей.  Они часто общались в якутском землячестве. […]  Члены землячества собирались и по поводу решения бытовых проблем, таких как оказание материальной помощи нуждающимся аспирантам и студентам (одежда, обувь и т.п.) из выделявшегося республикой фонда. Все было бы хорошо, но состояние здоровья Захара снова стало ухудшаться.  Жить и учиться в Москве стало невозможно, и он вынужден был подать заявление о предоставлении ему академического отпуска по состоянию здоровья. […] 

Захар закончил три курса с надеждой подлечиться дома и вернуться для продолжения учёбы.  Он предполагал, что сможет восстановиться, но тут случилось непредвиденное — Совет министров СССР принял постановление о запрещении приёма в ВУЗы больных туберкулёзом.  И Захар не смог вернуться в консерваторию.  Тем не менее, он продолжал мечтать о выздоровлении, которое позволило бы ему продолжить любимое дело.  Очень его поддерживало то, что по слухам, его болезнь не ограничивает поступления на композиторский факультет.  Так это было или нет, сказать трудно.

* * *

В 1947 году мы вернулись в Якуток.  Захар устроился на работу в Якутский музыкально-драматический театр.  Его приняли на должность заведующего музыкальной частью.  Тогда-то он и начал пробовать сочинять музыку на слова якутских поэтов.  По роду работы он оформлял музыкальное сопровождение пьес.  Первой пробой были мелодии и песни для готовившейся к постановке довольно слабенькой пьесы Иоакима Избекова. […] 

Написанные Захаром песни начали исполняться как в театре, так и на радио, но, тем не менее, его довольно скоро уволили.  В Управлении искусств на место С.С. Сюльского, который был назначен министром просвещения, начальником был поставлен некто Степанов, который очень грубо заявил Захару Порфирьевичу, что больных в театр принимать не будет, и предложил искать работу где угодно, но только не в области искусства.  Узнав об этом, Сюльский опять пришёл на помощь, вызвал Захара в Минпрос и предложил устроиться в педучилище преподавателем музыкального отделения. […] Таким образом, открылась новая страница в жизни Захара Порфирьевича — педагогическая.  Он вновь окунулся в студенческую среду, но уже на правах преподавателя.  Тогда же он снова стал сочинять мелодии и пробовать себя в композиции.  Однажды, примерно через полгода, Захара вновь вызвал к себе Сюльский и предложил ему написать якутские песни для детей детского сада.  Стихи собрала заведующая дошкольным отделом Министерства просвещения Любовь Фёдоровна Корнилова, жена известного якутского писателя Николая Егоровича Мординова (Амма-Аччыгыйа). 

Была собрана коллегия министерства и Захару предложили написать музыку к песенкам на эти стихи, а Семён Семёнович сказал, что «это первый тебе заказ от Минпроса».  Не ожидавший такого быстрого решения Захар Порфирьевич, можно сказать, лишился дара речи и попытался отказаться, на что Сюльский сказал, что возражений не принимает, и ободрил:  «А ты попробуй, ты сможешь, сделаешь и ещё убедишься в своих способностях, а я в тебя верю. Если возьмёшься, то у тебя всё обязательно получиться».  Вот так Семён Семёнович и уговорил Захара, можно сказать, окрылил его на сочинительство. 

В общем Захар довольно быстро справился с поставленной задачей, и комиссия приняла все 18 песен для издания.  Вдохновившись успехом, Захар стал сочинять и молодёжные песни.  Так, по-доброму, помог ему Сюльский — прекрасный организатор и большой умница, настоящий государственный деятель.  К великому сожалению, судьба его сложилась трагически […]. 

Для Захара Порфирьевича смерть старшего друга была очень тяжёлым ударом.  Почти сразу после гибели Семёна Семёновича обкомовские тойоны и их чиновники ликвидировали все народные театры и студию. […]

Семён Семёнович Сюльский

* * *

Вскоре песни Захара Порфирьевича всё-таки стали исполнять и по радио, и в театре.  Новые песни выкупал Якутский радиокомитет по 100 рублей (в ценах того времени), тогда как самый низкий тариф расценок составлял (по авторскому праву) 400 рублей, о чём мы, наивные, не знали.  Надо сказать, что и Захар, и я были малосведущими в денежных делах людьми. […] 

В 1949 году театр приобрёл произведения Захара на сумму около 9 тысяч рублей.  Однако в 1951 году худсовет театра, как говориться, ни с того, ни с сего, совершенно неожиданно постановил, что «песни Винокурова не соответствуют исполнению их в профессиональном театре», а следовательно необходимо расторгнуть договор о приобретении песен, заключённый ранее.  На этом основании театральные начальники подали в суд иск о возврате ранее выплаченной Захару суммы.  Разумеется, что к тому времени, деньги были уже потрачены, потому что мы купили старинное пианино, которое было привезено в Якутск ещё до революции.  Это был инструмент производства фирмы «C.Göetze. St. Petersburg».  Захар приобрёл его у двух сестёр-старушек.

Несмотря на абсурдность ситуации, суд удовлетворил иск театра и вынес постановление о взыскании этой суммы из зарплаты Захара в педучилище в размере 25% ежемесячно, а часть суммы постановил оплатить наличными. Решение суда состоялось 24 мая 1951 года, а Захар расплатился с Якутским театром только к февралю 1953 года, отдав в кассу 9200 рублей. 

В общем, полный абсурд!  При этом всё это время песни Захара продолжали звучать по радио по всей республике, в училище и в самодеятельных коллективах.  Кроме того, они распространялись и учениками Захара — выпускниками педагогического училища, причём не только музыкального отделения.  В училище и к нам домой часто приходили письма из районов с просьбой прислать ноты и тексты песен, которые так полюбились слушателям в сельских клубах и школах.  Народу очень нравились его задушевные или весёлые мелодии.  Это очень поддерживало Захара Порфирьевича, давало ему силы продолжать работу и не обращать внимания на чиновников от культуры, среди которых были, к сожалению, и известные люди, не вполне оценившие его талант. […]

Захар Порфирьевич Винокуров

Возвращаясь назад, вспоминаю 1948 год, который был отмечен выходом Постановления ЦК КПСС об опере композитора Мурадели «Великая дружба» и шельмованием Ахматовой и Зощенко.  Это постановление обсуждали во всех коллективах страны.  Подобное обсуждение было проведено и в музыкальных кругах якутской интеллигенции.  В те времена игнорировать такие вещи было безумием.  Нужно было единодушно одобрять все решения, пусть даже самые абсурдные. 

Естественно, что творческая интеллигенция Якутии не могла стоять в стороне, нужен был какой-нибудь «козёл отпущения» и им «назначили» именно Захара Порфирьевича.  Судя по всему, его выбрали потому, что он был правдолюбцем и не умел кривить душой. 

Получилось так, что музыкально-театральная «общественность» обрушилась на Захара и объявила его формалистом от музыки, заявив, что всё написанное им — это какофония.  Одна дама даже обвинила его в плагиате — якобы Захар «украл» мелодию романса «Күүтүү» («Ожидание») у самого Петра Ильича Чайковского.  По этому поводу Захару пришлось отправить ноты своего романса в Союз композиторов СССР, чтобы там подтвердили, что эта песня никак не могла быть плагиатом. 

Ответ пришёл грамотный и соответствующий действительности.  Захар, получив ответ, пошёл в Обком партии к секретарю по пропаганде Корякину, который пообещал дать в газету «Социалистическая Якутия» опровержения, но так и не выполнил своего слова.  А Захар перенёс сильное нервное потрясение от такой несправедливости.  Несколько дней не мог уснуть, вновь обострился туберкулёз.  И ему пришлось лечь в больницу. […]

* * *

Большой удачей для Захара Порфирьевича стала встреча с Василием Александровичем Супруненко.  Судьба этого прекрасного человека сложилась трагически.  Он был доцентом Киевской и Ленинградской консерваторий, которого в 1938 году по ложному заявлению, без суда и следствия, отправили в административную ссылку в Вологду.  Как выяснилось позже, донос на него написал его конкурент на Всесоюзном конкурсе пианистов.  А в 1941 году, когда началась война, Супруненко отправили на Колыму, в Зырянку.  Там он работал на угольных шахтах. 

Но однажды ему повезло, какой-то начальник прослышал, что в посёлке появился ссыльный музыкант.  В поселковом клубе было пианино в очень расстроенном состоянии.  Василию Александровичу приказали привести его в порядок.  Он настроил пианино и, воспользовавшись возможностью, в свободное время стал заниматься в клубе.  Директор шахты оказался не чужд искусству, был любителем музыки, и года через два перевёл Супруненко на работу в клуб, заведовать музыкальной работой.

В.А. Супруненко.  1951 год

Василий Александрович Супруненко безвинно, как и многие другие, отсидел на Колыме целых десять лет.  Освободили его с условием, запрещающим въезд в Москву, Ленинград и в родной Киев.  Узнав об этом, он решил не уезжать с севера и перебраться в Якутск.  Здесь он устроился на работу преподавателем в музыкальное училище.

Надо сказать, что ко времени его приезда в училище уже работало несколько преподавателей, но качество их деятельности было, мягко говоря, не очень продуктивным.  Руководство этого учебного заведения не имело специального образования, а преподаватели были, как правило, совместителями и их основная работа была в радиокомитете и в театре.  Кроме того, некоторые из них играли по вечерам в кинотеатре перед киносеансами.  Ничего дурного в этом не было, но такой график работы серьёзно сказывался на качестве обучения. 

Ознакомившись с состоянием дел музыкального училища, Василий Александрович был сильно удручён ситуацией — в училище царила полная безалаберность.  Фактически студентов было всего несколько  — Воля Дьячковская, Кэскил Догордурова, Андрей Потапов, позднее приняли ещё нескольких, в том числе мелодиста Федота Аргунова.  Доходило до того, что некоторые педагоги фактически только отмечались, а занятия проводились формально.

В 1950 году Захара назначили завучем музыкальной школы, которая была при училище.  Разбираясь с состоянием и уровнем работы, он обнаружил вопиющие нарушения финансовой дисциплины.  Оказалось, что почти все штатные преподаватели имели не менее 32 часов, а у некоторых по 52-56 часов в неделю.  Доходило до того, что вместо положенных 45 минут занятий с одним учеником, преподаватели-рвачи умудрялись «обслужить» за это время до четырёх детей, незаконно начисляя себе тем самым учебные часы. 

Столкнувшись с такими возмутительными фактами, Захар Порфирьевич решил предать их огласке и написал докладные в обком и горком партии.  Была организована проверка работы музыкальной школы и училища.  Факты подтвердились.  В результате он нажил себе врагов, которые затаили на него зло и позднее постарались отомстить.  Деятельность и принципиальность Захара понравилась Василию Александровичу, они подружились, и он стал частым гостем в нашем доме.

Музыкальное училище размещалось в старом здании бывшей больницы на улице Дзержинского.  В училище не хватало многого, но больше всего — музыкальных инструментов.  Было всего три стареньких пианино, которые настраивали бог весть когда.  За дело взялся Супруненко, он отремонтировал и настроил все инструменты и с помощью старших учеников установил их в двух классах — в одном поставили два пианино, на которых он стал учить студентов и школьников игре в четыре руки;  пианино в другом классе предназначалось для индивидуальных занятий. 

Василий Александрович ввёл строгую дисциплину, чёткое расписание для всех учащихся и давал им задания по программе настоящих музыкальных училищ и школ.  В результате успехи его учеников проявились довольно скоро. 

Но такой подход к делу некоторым педагогам и даже родителям не понравился.  Они считали, что «репрессированному врагу народа» нельзя доверять, что он нарочно даёт детям сложные задания с тем, чтобы «отбить у детей и учащихся охоту заниматься музыкой».  Даже состряпали донос в министерство культуры. 

С проектом этой кляузы к Захару Порфирьевичу за подписью приходил мелодист Федот Аргунов, взрослый мужчина, который стал заниматься в музыкальном училище после окончания якутского отделения учительского института.  Одновременно с учёбой он преподавал в училище якутский язык и литературу.  Услышав такое предложение, Захар возмутился так сильно, что, не сдержавшись, накричал на Аргунова, и даже обозвал его дураком, который не понимает, что такой человек, как Супруненко, для Якутии настоящая счастливая находка.  Такого уровня музыканта ещё не было в наших краях.  Захар так разозлился на Федота, что практически выгнал его из нашего дома и очень долго не желал с ним общаться.  Аргунова даже было жалко, он изо всех сил пытался загладить свою вину и, в конце концов, они всё же помирились.

Василий Александрович часто повторял, что он не привык делать своё дело наполовину, а его ученики должны стать, и якутские дети станут настоящими музыкантами.  Захар не мог не воспользоваться такой редкой удачей, как получать уроки у такого учителя, который охотно ему помогал и направлял.  Используя любую возможность и упорно работая над собой, Захар заметно прибавил в технике игры на фортепиано и продолжил свои занятия композицией. […]

А.П. Лыткина

В Якутске Василий Александрович Супруненко встретил свою последнюю любовь — ею стала молодая талантливая выпускница Свердловской консерватории Анастасия Петровна Лыткина, обладательница удивительно красивого голоса.  Интересно, что впервые он услышал её чарующий голос по радио и сразу поинтересовался у Захара:  «Кто это пел?  Такой красивый голос я в Якутии впервые услышал».  Захар рассказал ему о Насте, о том, что она училась в консерватории и недавно приехала на родину.  Супруненко попросил Захара обязательно познакомить его с этой певицей.  Но вышло так, что они встретились в театре и познакомились без помощи Захара Порфирьевича. 

Начался красивый роман и уже 7 ноября 1950 года они стали жить вместе.  Василий Александрович пригласил на свадьбу нас и очень известных в Якутии супругов Клавдию Ивановну Быстрову и Степана Александровича Титова, врачей офтальмологов, дочь которых, Наташа была ученицей Супруненко и став взрослой, продолжила дело своих родителей. […]

Захар Винокуров с Василием Александровичем Супруненко.
1951 год

Супруненко часто приходил к нам домой. […]  Василий Александрович и Захар Порфирьевич подолгу музицировали как по очереди, так и в четыре руки.  Захар с огромным уважением относился к Василию Александровичу.  К великому сожалению, годы, проведённые в лагере и на шахтах, отразились на здоровье Василия Александровича.  Он тяжело заболел, и его направили на лечение в Томск.  Время от времени Василий Александрович посылал письма Захару.  Однажды попросил прислать ему валенки, так как очень там замерзал.  Мы, конечно, отправили ему посылку, он её получил, но валенки уже не понадобились.  Ему сделали операцию, но было уже поздно, болезнь оказалась сильнее, ничего поделать было нельзя. 

Не помню, почему так вышло, но практически в то же время Анастасию Петровну отправили на длительную стажировку в Свердловск.  Больше они так и не встретились, поскольку в Томске Василий Александрович Супруненко умер.  Похоронили его на больничном кладбище, а на наш адрес пришла телеграмма с сообщением о его кончине.  Захар отправил телеграфом деньги с просьбой потратить их на достойные похороны своего друга. 

Так, трагически закончилась жизнь прекрасного человека и музыканта, который был без вины репрессирован.  Хорошо, что хоть успели его реабилитировать, но на свою родину он так и не вернулся…

* * *

Спустя некоторое время, Захару Порфирьевичу повезло обрести нового друга, которым стал прекрасный человек, армянин по национальности, большой композитор с талантом учёного Грант Арамович Григорян.

Григорян приехал в Якутск в 1953 году и стал первым высокопрофессиональным композитором в Якутии.  Это был замечательный, душевный, очень скромный человек, участник Великой Отечественной войны.  Если мне не изменяет память, то Грант Арамович познакомился в Москве с замечательным якутским поэтом Семёном Даниловым.  Кажется, они вместе служили в армии, и Семён уговорил его приехать в Якутию.  Как бы то ни было, но это приглашение стало для нашей республики счастливой удачей.  Так, как Григорян, мало кто понимал и чувствовал якутскую музыку, её корни.  Лучшие музыкальные произведения — это произведения написанные именно им.

По приезде в наш город Грант Арамович вскоре встретился с Захаром Порфирьевичем.  Скорее всего, их познакомил Семён Петрович, с которым они оба были хорошо знакомы (Семён Данилов был автором стихов самых известных песен Захара Винокурова).  Захар и Григорян очень подружились друг с другом и стали настоящими верными друзьями.  Как когда-то Василий Александрович, любивший бывать у нас, так и Грант Арамович частенько приходил к нам и был у нас желанным гостем.  Они с Захаром много работали, играли на пианино.  Григорян, как и Супруненко, очень много помогал моему мужу.  Он был очень талантлив, закончил консерваторию с золотой медалью.

Тем не менее, отношение к нему в первое время со стороны некоторых наших местных чиновников было весьма негативным.  Даже такой умный человек, как Андрей Данилович Макаров, бывший в то время заместителем министра культуры республики, поначалу весьма скептически отнёсся к Григоряну.  Он так прямо и заявил Захару:  «Что может понять армянин в якутской музыке?  Приехал, наверное, подхалтурить».  Захар стал горячо и взволновано убеждать Андрея Даниловича, что вряд ли кто, кроме Гранта Арамовича, так понимает якутскую музыку, и что якуты сами ещё малограмотны в этом деле. Надо сказать, что все чиновники, имевшие отношение к культуре, не верили ему до тех пор, пока Григорян не написал ораторию «Северная весенняя», которая на ура прошла в театре.  После этого триумфа, тот же А.Д. Макаров, стал беспрекословно давать Григоряну командировки по многим районам республики, где он собирал по крупицам якутские народные песни, мелодии.

Г.А. Григорян и З.П. Винокуров.  1953 год

До сих пор музыкальные произведения Гранта Арамовича звучат на радио, в концертах, исполняются как профессионалами, так и простыми людьми, которым его музыка доставляет огромную радость и истинное наслаждение.  Он был не только композитором, но и теоретиком музыки.  Писал статьи в музыкальные журналы.

В память о своём друге, Захаре Винокурове, Грант Арамович написал статью в «Музыкальный энциклопедический словарь», изданный в Москве.  Неоднократно выступал с докладами о якутской музыке на заседаниях Союза композиторов СССР.  Его усилиями было создано теоретическое отделение в Якутском музыкальном училище, где он преподавал.  В числе первых его учеников были в основном мелодисты — Христофор Максимов, Георгий Никифоров, Федот Аргунов и Захар Винокуров.  Правда, часть из них так и не смогла осилить высокий уровень требований к изучающим теоретических основы музыки.  Но хорошими, талантливыми мелодистами, песни которых любит народ, они были.

С Грантом Григоряном Захар сошёлся очень быстро, они часто вместе играли на пианино, обсуждали волновавшие их вопросы и проблемы.  Захар Порфирьевич, со своей жаждой получить образование, стать композитором, очень много трудился.  В этом ему искренне и дельно помогал Григорян, человек весьма эрудированный и умный.  Так Захар, можно сказать, в какой-то мере опять стал студентом.  Однако болезнь никак не желала его покидать.  Все усилия её преодолеть не давали результатов, лечение затягивалось.  Периодически он попадал в больницу.  В 1954 году получил путёвку в Крым, лечился в Алупке, но болезнь никак не отпускала его.  Тем не менее, скорее всего благодаря неистощимому оптимизму, Захар не оставлял надежду на выздоровление до самого последнего своего дня. […] 

В 1955 году под редакцией Григоряна вышел из печати сборник песен Захара Винокурова под названием «Дьол, үөpүү ырыалара».  Это был звёздный час, которого Захар Порфирьевич ждал всю свою сознательную жизнь.  В то время, в якутской типографии ещё не было специальных нотных клише, поэтому ноты рисовали от руки.  По существу это было первое нотное издание в республике.  Тираж был не очень большим, а сейчас этот сборник стал раритетом.

До выхода сборника песни Захара исполнялись в основном студентами музыкального отделения педучилища, и исполнялись под руководством автора.  А первым солистом, публично исполнившим песни Захара, стал учитель физкультуры, обладавший прекрасным голосом, — Иннокентий Гаврилович Игнатьев, в будущем один из самых известных людей в Якутии, многие годы проработавший постоянным представителем республики в Москве.

В том же году, летом началась подготовка к Всемирному фестивалю молодёжи и студентов в Варшаве.  От республики была выбрана Анастасия Лыткина, не только обладательница великолепного голоса, но и первая из профессиональных певиц Якутии, получивших право на зарубежную поездку.  Три талантливых молодых человека — композитор Захар Винокуров, поэт Семён Данилов и певица Анастасия Лыткина за короткое время создали одну из самых удачных песен, которая стала своеобразным гимном Якутии.  И уже много лет каждое утро республики начинается с этой знаменитой «Эҕэрдэ ырыата»  — «Приветственной» Захара Винокурова.^*

Первая исполнительница «Эҕэрдэ ырыата» А.П. Лыткина
(сидит в середине).
Захар Винокуров стоит слева.

* * *

В 1955 году Захара попросили помочь с подготовкой самодеятельного фестиваля в его родном колхозе имени Карла Маркса.  Участники коллектива заняли первое место в районе, а затем и на республиканском смотре художественной самодеятельности.  А в апреле 1956 года Якутский театр принял к постановке музыкальную комедию Н.Д. Тобулахова «Берёзовая роща».  Музыку к этой незамысловатой комедии написал Захар Винокуров.  Большим успехом она, быть может, и не пользовалась, но всё же какое-то время в репертуаре театра значилась.

В 1957 году, менее чем за год до смерти, Захар Порфирьевич, насколько позволяло его состояние, помогал в подготовке участников предстоящих Дней якутской культуры и искусства в Москве.  В глубине души он мечтал принять участие в этой очень значимой для Якутии поездке.  Его мечтам так и не довелось исполниться, болезнь оборвала его жизнь.

Даже будучи уже неизлечимым, Захар умудрялся организовывать концерты для друзей по больничной палате или даже для всех сотрудников больницы.  В туберкулёзной больнице он сумел организовать самодеятельность, привлёк больных и даже обучал желающих музыкальной грамоте и игре на простых музыкальных инструментах — гитаре, мандолине, баяне.  Потом его перевели в туберкулёзный санаторий Покровска.  Там кто-то попросил его помочь в подготовке первого районного фестиваля художественной самодеятельности.  В силу своего характера Захар Порфирьевич не умел отказывать, и, как это часто бывало, согласился.  Репетиции проходили в помещение клуба, в котором было холодно.  Захар снова и очень сильно простудился, получил осложнение, а спустя некоторое время уже не мог даже встать с постели.

Незадолго до его кончины я приезжала к нему в очередной раз.  Мне сразу бросилось в глаза, что он страшно похудел и выглядел очень неважно.  Но на мои расспросы о состоянии здоровья и ходе лечения говорить не хотел.  Спрашивал о дочерях и успокаивал меня.  Говорил о том, что скоро поправится.  А я так хотела в это верить и надеялась на чудо.  После свидания я вернулась домой в Якутск.  А вскоре, через несколько дней, нам позвонили из больницы и сообщили, что его уже нет.  Это случилось в самую стужу 17 января 1957 года...

Ушёл из жизни удивительный человек, любящий муж и отец, добрый, искренний, весёлый мечтатель и большой фантазёр, который верил в добро и справедливость, не желал поступаться принципами, мог быть «взрывным», умел дружить, не выносил подхалимства, мог прямо, глядя в глаза сказать подлецу всю правду о нём, приходил на помощь друзьям и поддерживал родных.

Анастасия Иннокентьевна Сивцева в кругу семьи.
Москва, 1988 год.
(Фото Александра Ратникова)

^*Песня звучит теперь в исполнении народной артистки РС(Я) Марии Николаевой и Национального академического оркестра народных инструментов России им. Н.П. Осипова (запись организована в 1992 году в Доме Радио в Москве В.Ф. Шадриным при финансовой поддержке Г.Г. Местникова).